Пленные польско-большевистской войны

Согласно различным источникам, в 1919-1920 годах в плен к русским попало от 26 тыс. до 35 тыс. военнопленных (солдат польской армии, а также союзных формирований - армии Украинской Народной Республики, частей генерала Станислава Булак-Балаховича и других антибольшевистских подразделений). В советский плен попали также 8-10 тыс. солдат 5-й польской стрелковой дивизии (так называемой Сибирской дивизии), которые оказались там в результате боев в Сибири в 1919 году или после капитуляции этого формирования в январе 1920 года под Красноярском.

Отношение к польским военнопленным не было однозначным. Большевики, в рамках пролетарско-феодальной догмы, довольно мягко обращались с пленными и ранеными, близкими по классу, то есть рядовыми солдатами, как правило, рабоче-крестьянского происхождения. Офицеры находились в гораздо худшей ситуации - будучи представителями правящих классов, они чаще всего не могли рассчитывать на гуманность, не говоря уже о правилах, предусмотренных Женевскими конвенциями. В этом контексте важно вспомнить отношение командиров низшего звена к агрессивной большевистской пропаганде, которая, в силу импульса воспроизводя лозунги из борьбы с белой контрреволюцией, также призывала к беспощадному подавлению „белых”. Этот революционный подтекст передавали приказы командования Красной армии, в том числе Льва Троцкого, которые перед решающим этапом войны против „панской Польши” предписывали бережное обращение с пленными и ранеными противника - но именно в отношении рядовых. Другое дело, что большевистские командиры, в большинстве своем, склонны были гуманно относиться к польским военнопленным-офицерам. Однако, учитывая деморализацию в рядах Красной Армии, преступления против польских военнослужащих, включая рядовых, и гражданских лиц были не редкостью. На этом поприще особенно прославились „молодцы” из Конармии Семена Буденного и кавалерийского корпуса Гая Дмитриевича Гая.

Некоторые примеры их „подвигов” летом 1920 года.

Во время наступления на Украине солдаты Буденного сожгли госпиталь с 600 ранеными солдатами и медицинским персоналом в Бердичеве. 29 мая несколько рот 50-го полка стрельцов кресовых попали в их руки в районе Медовки и Ново-Животова. Поляки, у которых закончились боеприпасы, защищались штыками и прикладами. Казаки не щадили никого. Эту резню позже описал в своих „Дневниках” писатель и тогдашний дивизионный комиссар Исаак Бабель.

Через несколько дней та же участь постигла солдат другой роты этого полка в деревне Быстшик. 30 сдавшихся солдат были изрублены саблями. В июле 1920 года казаки Буденного убили офицеров из команды бронепоезда „Давбор-Мусницкий”, который сдался под Фастовом после того, как у него закончились боеприпасы. Смерти избежали те, кто не признал себя офицерами. 17 августа 1920 года батальон капитана Болеслава Зайончковского, оборонявшийся в Задворье под Львовом, был уничтожен.

Ужасающими зверствами был отмечен путь кавалерийского корпуса Гай-хана в северной Мазовии. 4 августа в Остроленке они вырезали кавалеристов полковника Болеслава Роя. 18-19 августа в захваченном Плоцке их жертвами стали раненые в местном госпитале и неопределенное количество добровольцев, принимавших участие в обороне города. В Шидлове под Млавой они саблями и лопатами расправились с семью офицерами и 92 рядовыми из четырех рот 49-го пехотного полка. 201 участник этого преступления, которые позже были схвачены польской армией, были расстреляны. Жизнь спас один из их товарищей, который во время резни позволил бежать польскому офицеру. Резня также произошла у деревни Леман на границе с Восточной Пруссией, где русские изрубили саблями 55 солдат, и у Хожели, где после сражения были убиты 74 военнопленных.

По оценкам, подразделениями 3-го корпуса Гайя было убито в общей сложности около 1000 военнопленных, а список их преступлений дополняют многочисленные изнасилования и убийства мирных жителей.

В целом, польские военнопленные содержались в плохих условиях. Режим и условия содержания в лагерях для военнопленных ничем не отличались от условий в лагерях принудительных работ НКВД - от бытовых условий, ограниченного снабжения одеждой и обувью до неуклюжей индоктринации. Это было связано не только с прагматикой системы, но и с плохой экономической ситуацией в Советской России. Возможность получить больший паек и пайки была занятостью внутри и вне лагерей. Таким образом, военнопленные работали на заводах, шахтах, в сельском хозяйстве и на лесозаготовках. Документально подтвержденные данные показывают, что в 1920-1921 годах в советском плену умерли 1022 человека, около 100 были казнены за побег из лагеря и по другим причинам. В свою очередь, по оценкам польской делегации в Смешанной комиссии по репатриации, около 35% польских военнопленных умерли от болезней в советских лагерях. С другой стороны, современные оценки показывают, что смертность польских военнопленных в советских лагерях и во время репатриации была на несколько процентов выше и составляла около 20 тыс. человек из 51 тыс. польских военнопленных в советском плену.

Следует добавить, что Советы настойчиво пытались призвать польских военнопленных в Красную Армию в 1918-1921 годах. Лишь немногие поддались искушению. По данным Политбюро ЦК КПРП, с середины сентября по 1 февраля1921 года 186 военнопленных вступили в польские Красные войска. Более того, в 1920 году советское командование хотело сформировать „Польскую Красную Армию” на основе польских военнопленных и гражданских лиц, но эти планы ни к чему не привели, поскольку, хотя формирование было создано 14 августа приказом командующего Красной Армией Сергея Каменева, кампания по набору провалилась.

С начала войны советские военнопленные содержались в лагерях в Стшалкове, Домбье, Пикулицах и Вадовицах, которые достались от государств-разделителей. В 1919 году здесь содержалось около 7 тыс. военнопленных. Однако только через год, после битв под Варшавой и Неманом, десятки тысяч советских военнопленных попали в польский плен. По оценкам, осенью 1920 года в вышеупомянутых лагерях, а также в лагерях № 7 в Тухоле и  Брестской крепости находилось 80-85 тыс. военнопленных. Значительная часть из них была завербована в белогвардейские войска генерала Бориса Перемыкина, белорусские Булак-Балаховича и украинскую армию Симона Петлюры.

Скученность в лагерях, катастрофические санитарные условия, эпидемии тифа, дизентерии, холеры и испанского гриппа привели к высокой смертности - на уровне 17-20% - особенно на рубеже 1920/1921 годов. По оценкам, в польском плену погибло 16-17 тыс. советских военнопленных - 8 тыс. в Стшалкове, 2 тыс. в Тухоле и 6-8 тыс. в других лагерях. Добавим, что некоторые современные российские историки сейчас увеличивают эту цифру до 18-20 тыс. жертв. Из последних данных источников следует, что польские власти, несмотря на свои ограниченные возможности, успешно боролись со вспышками эпидемий в лагерях военнопленных. В качестве примера можно привести работу эпидемиолога профессора Феликса Пшесмыцкого, который за шесть недель справился с эпидемией холеры, бушевавшей в Стшалковском лагере.

Добавим, что в конце горбачевской перестройки и накануне распада СССР, на рубеже 1980-х и 1990-х годов, этот вопрос был инструментально взят на вооружение советскими, а затем и российскими властями, как оружие в противовес польским усилиям по раскрытию истории Катынского расстрела и ответственности за него сталинского режима (или как ответ на предполагаемые будущие и пока нереализованные польские претензии в этом вопросе).

Как бы это ни было интригующе, у Польши есть законно веские аргументы в этом деле, которые касаются не только обмена военнопленными, но и польских репатриантов времен Первой мировой войны. Приведем обширный рассказ профессора Романа Дыбоского - военнопленного 5-й польской стрелковой дивизии (так называемой Сибирской дивизии), а в конце 1921 - начале 1922 года сотрудника польской делегации в Смешанной комиссии по репатриации и Делегации по репатриации и реэвакуации, работавшей в Москве.

„Исходя из опыта, накопленного в этой работе, я должен прежде всего сказать, что львиная доля тех жалоб отчаявшихся и озлобленных репатриантов, которые раздавались в стране на митингах, в прессе и в сеймовой палате, должна была быть адресована советским властям. Их неслыханная неуклюжесть и несомненное недоброжелательство на каждом шагу ставили препятствия перед польскими репатриационными организациями, о которых может иметь правильное представление только тот, кто сам некоторое время был связан с поистине сизифовым трудом делегации. В создании этих айсбергов, которые постоянно преграждали путь нашему репатриационному кораблю в мутных водах российского океана, большую роль сыграли наши самые большие враги - польские коммунисты в России. Эти люди играли - и, как я сейчас пишу, продолжают играть - за последнюю ставку в своей жизни: если им не удастся, парализовав кампанию по репатриации, нарушить отношения между Польшей и Россией и в то же время озлобить массы эмигрантов против Польши как виновницы их страданий, для них не будет карьеры в России, так же как нет почвы под ногами в Польше. Они же, занимая ответственные посты в губернских эвакуационных управлениях („губэваках”) по всей России и Сибири, систематически препятствовали возвращению в страну ценных людей и столь же систематически засоряли эшелоны элементом, больным не только физически, но и морально, зараженным ядом ненависти к Польше и деморализованным типично советским, полным разрушением ментальной связи между наемным трудом и социальным обеспечением. Вместо долгожданных поляков они прислали нам тучи большевистских русских крестьян из Гродненской области, стаи евреев и множество советских агитаторов в масках. Они были ответственны за такие типичные эпизоды, как тот, что произошел под окнами вагона польских дам из Иркутска, которые получили от Делегации значительный запас продуктов и одежды и распределили его как можно равномернее между наиболее нуждающимися людьми в ссылке, как белорусами, так и поляками; белорусы же, сплотившись вокруг поезда, произносили речи о том, что, слава Богу, они все еще находятся в свободной стране, где они сами должны контролировать распределение причитающихся им государственных пособий, и что они не позволят польской буржуазии причинить себе вред.

Действительно, удивительный пример такого гипноза масс банальностями, который является самым удивительным и в то же время самым постоянным симптомом в той стране, которая сегодня является наименее свободной из всех стран мира. Не зря официальная аббревиатура названия республики: Р.С.Ф.С.Р. („Российская Советская Федеративная Советская Республика”) в шутку переводится словами: „Редкий случай феноменального сумасшествия расы”. В результате нарушения железнодорожного сообщения в России и ужасного, во многом преднамеренного потворства эвакуационных властей, самая сильная волна эшелонов стала стекаться в Москву в самое тяжелое и трудное время, уже не летом, а поздней осенью и зимой. Когда я уезжал из Москвы в январе 1921 года, их было около 150 человек. В 1921 году в пути было около 150 человек со всех уголков России и Сибири. Эшелоны, подпитываемые только организованным воровством леса, продвигаемые только за счет вдовьих денег для миллионных взяток железнодорожникам, почти полностью (вопреки договорным обязательствам) питаемые в пути советскими властями, неделями останавливались на станциях, месяц, два месяца и более тащились из глубины России и Сибири в Москву и добирались туда на последнем дыхании, опустошенные от всех запасов, заваленные больными, с трупами на всех тормозах. Люди, часто прошедшие по дороге через сакраментальный тиф, томились после выздоровления от истощения - как Квасница, солдат 5-й дивизии из Сибири, на пятом красноярском эшелоне военнопленных, уже мертвый в самой Москве. Были примеры, как туркестанский эшелон, который ехал два месяца из Ташкента в Москву, потом месяц стоял в Москве, потом еще месяц ехал из Москвы до границы, итого четыре месяца. Как пятый эшелон с военнопленными и красноярский санитарный поезд, которые по три недели стояли в готовности к отправке на станции Красноярск, а потом еще две - в Омске. Как четвертый военнопленный из Красноярска, уже известный всей Польше, который шестнадцать дней стоял в Орше, ел собак и распродавал свои шубы, кроме двух на вагон. В дополнение к этим позорным для Советской России примерам, в то время, когда я пишу это, есть еще и ужасный Казанский эшелон, которому, согласно газетному сообщению от 22 марта 1921 года, потребовалось целых три месяца, чтобы преодолеть расстояние в 1 633 километра, и в котором из 1 948 человек 1 299 умерли в пути, т.е. две трети от общего числа путешественников! А от коллеги из 5-й дивизии, который возвращался в составе пятой Красноярской эшелона, я получил письмо из изоляционного лагеря в Демблине, из которого цитирую следующий красноречивый абзац: „До границы мы добрались в большой нищете, это было действительно чудо, уже без хлеба и жиров. Мы все же нашли единственную фасоль, которую смогли купить в Орше, и так, питаясь ею и работая по пути, чтобы очистить станции от снега, мы едва-едва добрались. Я был настолько уставшим и истощенным, что не хотел ничего делать после прибытия в Демблин. По правде говоря, я не мог ходить, и не было никакой возможности думать – я был такой как словно новорожденный ребенок. Сейчас в России еще хуже: Т. приехал сюда: ехал с железнодорожниками, сказал, что шестого транспорта нет, удалось уехать по поддельным документам. Один пуд черной муки в Красноярске стоит три миллиона рублей: это было в декабре; сколько же он должен стоить сейчас, и сколько в Москве! По дороге нам встречались из Смоленска целые вереницы мертвецов - страшные вещи! Трупы никто не хоронил, их выбрасывали прямо из вагонов, и по ним ходили люди, собаки и свиньи".

Негоциации по поводу военнопленных начались после прекращения военных действий. 6 сентября 1920 года Речь Посполитая и Советская Россия заключили в Берлине соглашение об обмене военнопленными. Его условия были прописаны в Рижском договоре: соглашение о репатриации, выполнение которого контролировалось Комиссиями по обмену военнопленными, беженцами, заложниками и изгнанниками, предусматривало постепенное освобождение включенных в обмен лиц. Его график был составлен с учетом логистических возможностей и огромной массы лиц, подлежащих освобождению и репатриации. По оценкам, около 35 тыс. военнопленных вернулись в Польшу. Добавим, что это было не без трудностей, так как весной 1921 года советская сторона начала саботировать соглашение об обмене военнопленными. В соответствии с ним 24 тыс. советских военнопленных были отправлены в Советскую Россию.

Крупные обмены военнопленными произошли после заключения Рижского мира в марте 1921 года. В ходе них к осени 1921 года 26 тыс. были возвращены в Польшу, а более 65 тыс. военнопленных были переданы Российской Федеративной Советской Социалистической Республике. Обмен военнопленными производился на пограничной заставе в Столпцах и на станции Койданов на железнодорожной линии Минск-Барановичи, а также на станции Здолбунов на железнодорожной линии Ровно-Шепетовка.

Есть много свидетельств того, что поражение 1920 года стало для Сталина навязчивой идеей - ведь за ним стоял очевидный виновник. Об этом свидетельствует репресси - в рамках Великой чистки - командного и офицерского состава Красной Армии в 1937 году. Возможно, не случайно, многие советские военнопленные 1920 года также стали его жертвами. Убедительным является и тезис о том, что это привело к откровенно патологической ненависти/одержимости Сталина против полякам и польскостью, которую он реализовал в кровавых репрессиях против советских поляков в рамках Польской операции НКВД в 1937-1938 годах, а также в Катынском расстреле 1940 года. Ответ скрывают до сих пор практически недоступные документы из архивов центральных органов советской власти и спецслужб.